Из него честно пытались сделать историческое явление, например на выставке «Русский поп-арт» в Третьяковской галерее в 2005 году, куратором которой был Андрей Ерофеев. Два года спустя на Второй Московской биеннале современного искусства выяснилось, что соц-арт пошел не только в народ, но и стал признанным международным брендом. Тогда две выставки — российского и китайского соц-арта — продемонстрировали, что у нас столько же общего с китайскими товарищами, сколько с Энди Уорхолом и Роем Лихтенштейном. Тогда этот двойной проект — биеннале и Третьяковской галереи — подчеркнул, что соц-арт не знает границ. Было понятно, что соц-артисты оказались отличными архивистами, их искусство обрело музейный статус и признание, и они умеют печаль ностальгии конвертировать в прощание с прошлым, смеясь. Особенно это стало очевидно на выставке Леонида Сокова «Незабываемые встречи» в 2016 году в Новой Третьяковке и сделанной Андреем Ерофеевым доковидной выставке 2019 года Komar & Melamid в ММОМА. Последняя стала первой ретроспективой основоположников соц-арта в России.

Нынешний музейный проект Ростислава Лебедева отлично вписывается в эту историю музеефикации отечественного искусства, перекликаясь, к слову, с выставкой мастера советского парадного портрета академика Дмитрия Налбандяна, которая заняла залы второго этажа здания музея на Петровке, 25. Выставка «Жесткие склейки» Лебедева — на третьем. Но поскольку Ростислав Лебедев продолжает работать, то музей решил предложить не меланхоличный взгляд историка искусства, а своего рода путешествие в мастерскую художника. О мастерской напоминают рабочие рисунки объектов 1970-х годов и финальный зал со свежими работами, где классик вспоминает фовистскую юность и решительно замазывает черным «Испорченный пейзаж» с воронами, красным — пейзаж с волной, не нарисованной, а написанной — буквально — строчками повторяющегося слова «волна». Размеренное чистописание человека пишущего словно перекрывается экспрессивными каракулями, то ли детскими, то ли дадаистскими. Эти «зачеркнутые» «испорченные» картины напоминают отброшенный черновик, после которого работу приходится начинать сначала.

Соц-арт пошел не только в народ, но и стал признанным международным брендом
Приглашая в мастерскую художника, выставка словно сделана по рецептам конструктивистов и опоязовцев. Только вместо сюжета «Как сделана «Шинель» Гоголя» тут предлагается объяснение, как сделан ассамбляж и как он вышел из картины. Можно сказать, что это классная выставка — в том смысле, что она превращает залы музея в школьную лабораторию монтажа. Здесь объяснят устройство и ранних работ «Солнцеворот», «Поп-натюрморт» — из добавленных коробок, прорезей и знаков на таре, и названия красок в серии «Концептуальная живопись» (где надпись переводит изображение в слова), и привьют любовь к семиотике.

Дело в том, что если отцом соц-арта можно считать поп-артиста Уорхола, то мама, конечно, семиотика. Соц-арт вышел из любви к слову и языку. Встречи языков — абстракции и предмета, изображения и слова, народной культуры и классической, рекламы и лозунгов, скульптуры и игрушки — гарантируют «незабываемые встречи».

Крохотный пластиковый «Пупсик» 1973 года производства (его дарили девочкам, как мальчикам — машинки) в раме картины и на фоне плоскости в любимых цветах Матисса окажется указателем к череде Венер и Данай в мировой живописи вплоть до «Олимпии» Эдуарда Мане.

Матрешки (сувенир, без которого ни один клиент «Интуриста» не мог покинуть страну) Лебедев поставил на большом кубе, на разных сторонах которого написаны буквы «МЫ». Здоровый куб превращался в детский кубик с буквами азбуки. М — мы. М — матрешки. И наоборот — маленький кубик становился постаментом памятника матрешке. Азбучные истины, превращенные в скульптуру, напоминали, с одной стороны, о сувенирном варианте идентичности. С другой — о букварях, на которых вырастали советские дети, которые читали по слогам: «Мы не рабы. Рабы не мы».

Но склейка разных языков ширпотреба, скажем, сувенира и детских кубиков, — не единственный способ монтажа в мастерской Ростислава Лебедева. Массовой продукцией может быть и картина, которая тиражируется в учебниках «Родной речи», и открытка, и плакат, и указатели в метро. Среди авторов, с которыми ведет диалог Лебедев, — и Матисс, и Магритт, и Кустодиев, и Матисс, и Перов… Иногда Лебедев, кажется, и до Малевича добрался. Но, приглядевшись, в черном квадрате обнаруживаешь едва заметный абрис «Незнакомки» Крамского.

Отдельная история — диалоги с современниками. Очевидно, что огороженный объект с надписями «Выхода нет» отсылает не к режимным объектам, а к картинам Эрика Булатова «Вход — Выход». Появление картинки с дешевых сигарет «Прибой» рядом цитатой волны из работы Хокусая — разговор не только с японскими авторами, но и дружеское послание всаднику с пачки «Казбека» на картинах Александра Косолапова.

Среди игр, в которые играет Лебедев, есть и карточные. Дизайн колод карт, которые художник оформил в разных темах, — продолжение давних серий 1980-х. Тогда важность «туза» определялась «джинсами», «король» — наличием автомобиля «Жигули», «восьмерка» — записями группы «АББА», а «шестерка» — участием в программе «А ну-ка, девушки!»… Да и найденный объект с трафаретной надписью «Раньше было лучше» и захлопывающимися «ставнями»-дверками доказывает, что и Марсель Дюшан с его ready-made объектами не забыт.

Любовь к цитатам, надо признаться, заразительна. Лаборатория монтажа «Жесткие склейки» в очередной раз напомнила правоту древних: жизнь коротка, искусство вечно.