Гроб из темного лакированного дерева выставлен в фойе. Не на сцене, и, как объясняет мне директор театра Кирилл Крок, у этого есть две причины. Первая — на Исторической сцене прощаются обычно с народными артистами (СССР или РФ, не имеет значения), а Алексей Глебович был заслуженным. Заслуженных вахтанговцы провожают в фойе. Вторая причина — только накануне ночью разбирали декорации спектаклей, которые на вахтанговской сцене во время отпуска играли арендаторы. Но, в конце концов, смерть не признает никаких статусов — перед ней все равны.

Несмотря на середину лета, попрощаться с Алексеем Кузнецовым, прекрасным артистом, невообразимым, как сказал Леонид Ярмольник, педагогом и просто интеллигентным человеком, пришло немало людей. Фойе заполнилось довольно быстро, здесь же фотогалерея ролей артиста и звучит его голос — стихи, песни из спектаклей. Мягкий, с красивым окрасом голос.

У гроба меняется почетный караул из артистов и сотрудников театра. Удивительно, но смерть не обезобразила лицо актера: оно красивое, с правильными чертами, он как будто уснул. Белая рубашка, белая красивая бабочка…

К микрофону, установленному в небольшом проходе, подходят коллеги, ученики Алексея Глебовича, актеры других театров. Елена Подкаминская, его любимая ученица, как будто окаменела.

— Пока он был на сцене, ты мог почувствовать себя учеником, — говорит Юлия Рутберг. — Алексей Глебович делал замечания корректно, интеллигентно. Он был настолько музыкальным, что с ним можно было посоветоваться, как музыкально выстроить роль.

За две недели до смерти я записывала с Алексеем Глебовичем небольшое интервью, где он признавался мне, что, когда поступал в Щукинское училище, был музыкально абсолютно не образован. И беседовавший с ним тогда выдающийся педагог Владимир Шлезингер, можно сказать, поймал его на этом.

«Он спросил меня — кого из композиторов я люблю. Я тогда ответил первое, что пришло в голову — Рахманинова. Тогда Владимир Георгиевич хитро улыбнулся и попросил: «Тогда напойте мне из Второго концерта фрагмент третьей части, кажется, ми-бемоль, что-то в этом духе». Я растерялся и спросил: «А разве можно классику напеть?» Шлезингер засмеялся и сказал: «Можно. Иди».

Когда мы писали это интервью, мне показалось, что он как-то не очень хорошо выглядел. Еще подумала, что, может быть, под конец сезона очень устал, все-таки возраст, а работает много, в училище — ученики, экзамены…Но он держался хорошо, как всегда, подчеркнуто-воспитанно. А вот сегодня на прощании все удивлены тому, что, оказывается, Алексей Кузнецов чуть ли не двадцать дней ходил с инфарктом. И об этом никто не знал, возможно, и он сам. Когда попал в больницу, врачи обнадежили: «Как вовремя ухватили». Его поместили в реанимацию, оттуда перевели в палату интенсивной терапии, и все вроде было шло к тому, что он выйдет из больницы с подремонтированным сердцем, но… Случилось то, что случилось.

«…Тихий, тихий блеск зари вечерней…» — читает Алексей Кузнецов. Он был мастером художественного слова, его ученики брали призы на чтецких конкурсах.

К микрофону подходит Леонид Ярмольник.

— Педагог он был невообразимый. На втором курсе мой мастер Юрий Васильевич Катин-Ярцев отдал меня в руки Алексею Глебовичу Кузнецову, который репетировал водевиль «Спичка между двух огней». Могу сказать, что обычно студент может почувствовать себя артистом только к концу четвертого курса. Благодаря Алексею Глебовичу я стал артистом уже на втором курсе. (Он еле сдерживает слезы.) И вообще, то, что я есть сегодня — это он, Алексей Глебович.

Молодая актриса Ася Домская говорит мне, что очень жалеет, что не училась у Кузнецова.

— Мы встречались только в театре, но я чувствовала (не могу объяснить, не знаю, почему), что когда он шел мне навстречу, я понимала, что идет большой педагог. Мы общались как коллеги, и я понимала, что в нем не было ненужной шелухи, то, что всегда мешает и путает. От этого с ним было рядом как-то хорошо.